Демьян Фаншель. Предисловие к книге.
Мария Каменкович, «Избранное».

ДЕАН, 2005, ISBN 978-5-93630-696-9                   

Слово пылающее в Бытии.

                    «Я – слово (с маленькой буквы), пылающее в Бытии.

                      Я – одна (а теперь – с большой) из несметных Его слуг.

                      Я зажигаю свою свечу на литии

                      И обращаюсь в слух.»

                          (Мария Каменкович, из книги «Дом тишины»)

Она вынашивала свой дар, как та, другая Мария – свой.  После Благой Вести.

«Когда узнала я, что я – поэт» ( переиначивая её любимую Цветаеву).

Она переживала – в разработке своих образов, в своём пластическом и поэтическом взрослении – «онтогенез – как филогенез».

Она проходила стадию классики, стадию золотого века – с пушкинским ямбом и всяческими фебами – в 17 лет. (Нет, не всяческими, а – своими фебами, «полумёртвыми») :

«Надиктовывает щедро

Полумертвый Феб…»

                  (1979).

Футуристский маяковский шаг и наведение резкости на предмет – в 18-ть :

                  «Я — очевидец своих восемнадцати лет.

                  Это — почти очевидец своих лопаток. …

                  «Дунешь на мысль — сполох на потолке:

                  Словно качнулось гигантское блюдце с чаем.»

                  «Мост из-под губы сплевывает слова.

                  Те, выплывая льдом, становятся зримы.

                  Как вода в ледостав, болит голова,

                  Пробуя угол рифмы.»

                                                (1980)

«Серебряный» В.Иванов со свитой появляется несколько позже. Да так и остаётся, со свитой – навсегда. ( Разве что потом их отодвинет, чуть в сторону, более универсальное тяготение – к Псалму. Что уже не есть лишь только – поэтика. Но – мироощущение.

Всё чаще будут потом проплывать миражи времени и места – времена и места древние, притчевые. Изначальные. Колыбельные. Ханаан. Вавилон. Ур.)

Но, пока :

«Куполами из туманов,

Кормчими по хлябям мрака:

Рильке, Хлебников, Иванов –

Солнце мёртвых – …»

                            (1982)

Её звали Мария Каменкович.

Маша.

Её прекрасное знание топографии русской и мировой словесности в юном возрасте, выучка, природный дар… Опасные вещи.

Слава Богу – ничего из этого подарочного набора не станет, как у очень многих начитанных молодых людей со способностями, душистым сыром из ловушки – из мышеловки пожизненного ученичества. Маша Трофимчик ( урождённая), утёнок из сосноринского ЛИТО, превращается, очень быстро, очень уверенно, суверенно – в того самого прекрасного лебедя. Поэт Мария Каменкович начинает своё – непоправимо недолгое, яркое, «незаконное», согласно страшному диагнозу – Хождение За Три Моря. Существование в слове.

Мощными аккордами начинает. Большими удачами.

Вот верлибр – «фирменный», имени М.К.  «Сад в Александро-Невской Лавре» : просто потрясающе хороший верлибр. И не чувствуется стыков, стих «ведёт». Заводит. Отсутствие, при всём при том, гладкописи. Это там, где :

«Ничего, когда-нибудь мы умрём и обо всем узнаем».

Вот – рифма. Иногда – совсем неожиданная. Заставляющая по-новому сверкнуть – и ведущее – и ведомое слово. Поворачивающая, порой, саму их семантику непредсказуемой гранью. Рифма, подчас, вовсе уж – «криминальная». Неправильная. За гранью фола. Но, тем не менее – дивная, особым образом работающая : Машин (зрелой М.К.) – брэнд, «конёк». Поэтому немного обидно, что в самом начале этой книги, в отличных вещах – 17-ти летней школьницы! – есть несколько мест с хромающей рифмой.

Но. Изъять их, означало бы – отойти от концепта. Поскольку задача книги ( одна из задач) : показать становление души. Юной. Незаурядной. Включая тот короткий период, где техника, пока ещё – не суть важна.

Где : «Жизнь – тёплый суп вещей…»

Где хождение за три моря, как в йоге, в первой её стадии, являет собой – географическое, телесное перемещение : к чёрту на кулички, в тайгу, за романтическими туманами и запахами :

                «Я благодарна. Я богата.

                Я в три звезды горю над Обью.»

                                (Caлехард,  Хараматалоу, 1982)

Марии Каменкович 20 лет. Начинает преобладать духовное «хождение за моря». Проецируются друг на друга, взаимовлиянием – поиски. Поиск самого себя, своей самости. Поиск небесного Ерусалима. Поиск слова… :

        «И некому перепирать нам Бога,

        Как в ино время Гнедичу — Гомера…

        Напой нам, нацеди густого слова,

        Отеческого сусла, зинзивера…»

Вот – раздёрганный, мучимый своей невоплощённостью, образ незаурядной молодой женщины (19-ти годов от роду). Чувствуешь его – уже в этих, вроде бы, к другому относящихся, строчках :

            «…и поэтому сам шестокрыл дикоглаз безрассуден

            предпочетший животного Ангела вязам и людям

            и поэтому сам истончается тонкою схемой

            самовольно облекшийся гордою, хладною схимой

            и поэтому сам он бестрепетен, тих, аккуратен…»

От текста к тексту нарастает экзистенциальная тревога : чувство начала :

            «…ухо к снам:

            Гул от приближенья бед.

            Сон ломается, как наст.»

Накапливаются, параллельно, качества.

Пора Великого Перелома.

Возникает волшебный «массивный перстень». Его сердцевина – твёрдой, драгоценной огранки христианская вера – начинает теперь определять угол преломления поэтического взгляда.

        «… барахтаясь в судьбе,

        массивный перстень Византии

        со дна добыла я себе.»

«Перстень Византии» – найденный ещё в Ленинграде. «Со дна», с самых ранних, заветных, запретных советских времён.

В дальнейшем, от перемены мест географических – ничто, в этом смысле (в Этом Смысле), уже не менялось. Измениться не могло.

Да и братцы, Кирилл да Мефодий, там, в Регенсбурге, на новом её месте, уже допреж побывали. Осмотрелись. Мёд-пиво пили. Хорошая компания.

Случалось, правда, по молодости лет ( что – нормально, вполне нормально), нагромождать аффектические, смысловые перехлёсты. А ля Маша Каменкович. Та же самая вера, вдруг, на 21-м году, начинает, помимо желания, помимо воли, превращать бывших «моих» – в «чужих моих».

Вера – Камень. Не только драгоценный камень перстня.

Петрус.  

Камень Кааба.

        «среди чужих моих стою:

        ужели этот камень вечный

        расколет голову мою?»

Не расколет. Точно. Но лишь – укрепит силы : для будущей семилетней схватки – со смертельной болезнью.

К стихам Марии Каменкович, связаным с переживаниями веры, насыщеным раскалённой семантикой христианства ( да так, что кажется : вот-вот, сейчас, в какой-то колбе, начнётся кристаллизация смыслов – в откровение), вовлекающих в себя, гармонически, никак не повседневные термины литургии, церковного обихода ( всё это без оглядки на секулярного читателя. Пусть и очарованного – происходящей на его глазах, разворачивающейся бесконечно внутрь – драмой метафизического опыта), – к таким стихам было бы справедливо составить интересные, объёмные примечания. Разяснения, со ссылками, историко-культурные экскурсы, — учёная качественная алгебра. Не занудно-школьная, но – скромно, достойно обрамляющая «угль пылающий» : историю страстей Марии. Всё её – реальное, видимое, ритмическое счастье – индивидуального Восхождения – обрамляющая.

И если это не сделано составителем, то, думается, не сделано – умышленно.

Кроме высокой драмы идей, эйдосов, существует ещё, как уверяли древние, простая, изначальная Музыка Сфер. Вселенский камертон поэтического голоса. Пусть ничто не отвлекает. Потому что только это важно. Ничего не надо понимать. И разъяснять. Но лишь, поскольку сделан из предназначенного материала – слушать и принимать.

Чувствуя, как, поневоле, неудержимо, на каком-то другом, не этическом, не умственном, уровне, между горлом и продолговатым мозгом, начинает, с жалким, басовым и визгливым, подвывом, о многом забыв, но только не о том, что нарастает – там, вверху, – откровенно уже идя на поводу у этого, нарастающего – запрокидывает безумную морду пёс-Резонанс…

У особых, у избранных, присутствует другой, какой-то более тонкий, инструмент.

Дудочка? Скрипка? Виолончель?..

Один из таких резонаторов сейчас – перед вами.  

Уникальной, редкой работы.