---

 

Очнулась у страшных владений Бога:

Очнулась у страшных владений Бога:
Ни дерева в поле мне до рассвета,
И после заморозка дорога
Крепка, и холоден воздух ветра.

Холодный запах остывшей гари,
ледок на гиблых болотах Мокши.
Никто не кличет, — одна, шагая,
ни конвоира и ни таможни.

Одна как боялась, одна как грелась,
Одна — как терла судьбу в щепотке,
И голос настраивала на резкость,
И робко присаживалась подле,

И все откладывала на мудрость,
И отводила дружество веток…
Смотри!
Над низким туманом утра
Ни оправданья мне до рассвета,

Ни слова — между. Одна: решая —
По глине смятой, ботве промерзлой —
Передвижением тени рослой,
Чугунным вздохом и хрустом шага…

сент. 1980

 

 

 

Старый лад больше не нужен,

Старый лад больше не нужен,
Вспоминать выйдет во вред.
Мир почти перевернулся
И покоится на ребре.

Ты земля еще неживая
Ты любовь уже налегке
Перед заново называньем
На присущем мне языке.

1982

 

 

 

О мы не первая трава

О мы не первая трава
В разлив у храма Покрова,
О мы не соль, не тишина,
И нас земля не лишена.

Ты лжешь, душа: тебе легко,
И роешь ты неглубоко,
И, боли втайне не любя,
Играешь заживо в себя.

Оставь, оставь меня, прошу!
Я ничего не напишу,
Я человек, меня в обрез, —
Не прихоть я своих словес!

В провинциальных возрастах
Они — лишь копоть на устах,
Иль, может, временный уют
В углах, что дешево сдают.

Они доныне лишь налет
На том, что из меня умрет,
Они поблизости всегда:
Им хлеб потребен и вода.

Ты тлишь, душа, тебе вольно!
Ты чье крадешь для них вино?
…И пышной мглой лежат слова
Под свечкой храма Покрова.

1983

 

 

 

Который месяц летаргий:

СТРАХ

Который месяц летаргий:
Ткни пальцем кто из них убийца
От бездыханных литургий
Моя земля во мне клубится,

И каждый в нас немногосерд —
А нам бы этого отнюдь бы…
И полуверы зычный свет
Бьет в запрокинутые судьбы,

И словно мед ее моря
Над горизонтом деревастым…
«О ближний, маета моя,
Зачем я над тобой не властна?»

Ткни пальцем — кто из них беда?
Где узаконится заушье?
Когда ослабнем без следа,
Заулыбавшись от удушья?

Бегом! Куда и как — не вем,
Но увещаний убегаю,
И меда пряного не ем,
И тихий страх перемогаю:

Бегом! Не верю я речам
И не смотрю несытым оком,
И душу, как бродильный чан,
Несу в смятении глубоком.

Не пить бы страх, как пью, — а в путь бы!
Не заедать бы страх — а жить!
О дом мой, где чеканят судьбы,
И мне такую откажи!

х х

Чем оттепель нехороша?
И что за привкус неминучий?
Один вопрос хранит душа,
Но привыкает жить иначе.

Лишь оттепель ее томит,
Кругом обсевшая предметы…
Один вопрос душа хранит,
Но не скупится на ответы.

На небо не глядит народ:
Знай, выпускает голенища.
Отныне пол-тебя уйдет
На то, чтоб не пугаться вещи,

С которой слов не наскрести:
Вещь бродит стежками иными…
Полсилы — чтоб себя вести,
Как это делали доныне.

И, сдернув небо, как брезент,
Закат оповестит гортанно:
Ковчег у нас, Авенезер!
И Сила вдвинута в кварталы, —

Но битвы не произойдет,
И будет гибель несуразной,
И солнце тихое зайдет,
Вскипая пеной безобразной».

В такую ночь да не заснуть бы,
Зла не свершить бы над собой!
О дом мой, где чеканят судьбы,
Не обнеси меня судьбой!

Над ближним не возобладать бы,
Не задремать бы в терему!
О дом мой, где вершатся свадьбы,
Наставь мя страху Твоему!

1983

 

 

 

Есть такие еще леса:

Есть такие еще леса:
помнят поступь степенной Евы…
— О лукавые древеса,
днем вы алы, а ночью где вы?

(Враг язык, словес не попорть.
Ты и добр душой, а долог!)
В НОЧЬ КОГДА ПОМЯНЕТ ГОСПОДЬ
МЫ НЕ БЬЕМСЯ В ЕГО ЛАДОНЯХ

— Я не знал, что внутри гнилой.
О как жжет меня иод! Как щиплет!

ПОД РАБОЧЕЙ ЕГО ИГЛОЙ
МЫ ЗАСНУВШИЕ БЕЗЗАЩИТНЫ

— День, и ты, душа, — на засов.
Или, может, вину — скостили?
Алы блики в листве лесов,
Где горды мы и самостийны!

Зреют медленные плоды,
Набухают в коре, кровавы…
Солоны же в лесу пруды,
И багровы же их провалы!

Испытай мя — я плох, я пас.
Вижу зреньем слепым и едким:
Изо рта моего и глаз
Вырастают, алея, ветки.

Отсеки! Искорчуй! — Но сон
не приходит, — а там, далеко,
Блещет белым стерильный стол,
И хирург возжигает око, —

И не скроет сырая плоть
Трупных пятен своих медовых…
— В НОЧЬ КОГДА ПОМЯНЕТ ГОСПОДЬ
МЫ НЕ БЬЕМСЯ В ЕГО ЛАДОНЯХ
………….
1982-1983

 

 

 

САД В АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЛАВРЕ

САД В АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ЛАВРЕ
ПО ДОРОГЕ В ДУХОВНУЮ АКАДЕМИЮ

Л.Ф.Шутенковой

Дует ветер с градом
на прожитые мною жизни.
Там устанавливается безвременье,
и они пересыхают, словно заброшенные каналы,
и уже не бегут по ним замусоренные воды.
Золотые колёса жизни,
золотые крылатые колесницы
катятся из одного пространства в другое,
из одного сада в другой…

*
Сад мой саднящий, залитый талой водою,
С церковью посередине,
Сад, свидетель стольких подлых ошибок,
Стольких встреч устроитель, стольких словес подсказчик!
Сирые неофиты, мы тебя истоптали.
Сколько раз мы бежали тобою в золото храма,
Сумерки страшного мира спеша оставить снаружи!

*
Помню одну старушку —
с черными подглазьями, плачущую в голос.
Как она тряслась от тоски: просить не умела,
стыдно ей было, а никуда не деться.
Умерла, наверное, очень быстро.
Я дала ей рубль, но адреса не записала.

А один раз женщина шла из церкви,
а вместо сапог или бот у неё обмотки.
Тут-то я телефон записала, но так и не позвонила.

А ещё как-то раз на Страстную пристал весёлый пьянчужка,
на костылях и весь аккуратно перебинтован,
и цеплялся ко всем, идущим из церкви, —
дескать, дай три рубля, а не то какие ж вы христиане?
Я боялась, что это переодетый ангел,
и, вздохнув, отдала ему свою последнюю трёшку,
и больше его никто никогда не видел.

*
Иеромонах Алексий надо мной немного поиздевался,
намекая на возможное употребление моей трёшки.

*
Но теперь уже и Алексия в лаврском саду не встретишь —
он расстался с карьерой и перешел в Зарубежную Церковь,
и бедствует на каком-то мелком приходе.

Кто теперь гуляет по Саду с его затопленною сиренью,
пробирается к пасхальной заутрене по непроходной тропке?
От моих колесниц следов на льду не осталось.
Не вернется туда и о.Алексий,
а пространство, ИЗМЕНЩИЦО, делает вид, что нас позабыло
(будто бы я не знаю, что оно ничего не забывает!)
и услужливо расступается перед другими,
и нашёптывает им, что они — первопроходцы,
как нашёптывало и нам, доверчивым, предавая ушедших —
мучеников, исповедников, нищих, святых, поэтов,
прочертивших огненные следы над этой дорогой.

*
А красавица Марья Семёновна лет девяноста?
То ли фрейлина императрицы, то ли звезда императорских театров,
то ли принцесса из уничтоженного царского дома.
Не седая — блондинка! Не старая жердь — а лебедь!
Так и стоит предо мною умный орлиный профиль,
ласковая улыбка, танцующая походка.
Марья Семёновна о себе никогда не говорила,
но справлялась о родственниках (и всё запоминала),
и ко всем напрашивалась на ночь
(только я её никогда не приглашала).
Марья Семёновна принимала деньги,
огурцы, бутерброды, поношенную одежду,
но моего узла не взяла — под ночь воскресенья
станет она, дескать, с тряпьём возиться!
И никому, никогда, ни одним намёком
не открыла Марья Семёновна своей тайны.
Вот идёт она, статная, полупрозрачный лебедь,
радуясь живой земле, по краю дороги,
вот идёт она, высокая, как береза,
в ореоле безумия, в нимбе причастия, в свете солнца.
Ничего, когда-нибудь мы умрём и обо всем узнаем.
Не удивлюсь, если это была сама святая княгиня Елизавета.

*
Всё-то мне чудятся в талом Саду замаскированные ангелы и святые.
А иногда прорыскивали и бесы — без них не обходилось,
только увольте, о них я говорить не буду,
и того довольно, что чудом жива осталась.
Но и людей по той дороге наискось к церкви прошло немало,
и за каждым воспоминаньем стоит нечистая совесть.

*
Так и вышло — не мир, но меч. Сначала меж миром
и целокупным Храмом. Теперь же — и в сердце Храма.
Меч — дорога, наискось разрубившая сердце сада,
меч — печаль и гнев, расколовшие наше сердце,
водораздел, навсегда отделивший нас друг от друга.
Бывшие неофиты, братья, из колыбели Сада
разлетевшиеся по лесам, полям и пустыням!
Значит, наша вера не посрамилась,
и остальное, как ни страшно, сбудется тоже, —
крестоношенье, голод, земли трясенье,
выкорчёвыванье садов, души поруганье,
оскуденье любви, святых избиенье,
и остается в силе завет ничего этого не пугаться.
1998

 

 

 

Из мира, что ничей и разномастен,

ПОЖАРЫ

I

ГЕОРГИЕВ ПОСАД

Из мира, что ничей и разномастен,
я выбрала — и прочего не жалко —
густую весь, написанную маслом,
коричневые сумерки, пожары.

Далече в полный ряд горят березы.
Дракон ли сжег?
Полслова, и начнется.
До вечера к посаду доберемся,
доищемся дощатого ночлега, —

сотри усталость! Никакого лаза
отсюда нету, никакого ПРЕЖДЕ, —
лишь эта взвесь монастырей безглазых
над бездорожьем позднего апреля,

белеющих потусторонним светом,
колеблющихся в сумерках над полем —
да навьи гнезда, выросшие сверху
на разветвленьях черных колоколен!

…беспомощные дождевые черви
и маленькие каменные звери;
…в бесповоротной тяжести вечерней
призыв неразличимый и незваный, —

и мы потеряны. И это снится.
И кто и н о й, обочины листая,
не отставая, хочет объясниться,
беззубыми бормочет челюстями?

Кто горло нам руками разжимает?
и кто за оцеплением потемок,
Невемый, за предельной тишиною
сужает круг безвестными путями?

И вот уже………………….

 

II

КИЖИ

Теперь пожары не по следу
за нами не следят по свету
вороньих гнезд собачьих тел
нам на пути не преподносят

путь пеш — в котором не вольны
ПРЕМУДРОСТЬ выпрямись ВОНМЕМ
…и Книгу разлепляет чтец,
и — н и ч е г о не произносит.

А свет стремительным пятном
и ускользающим теплом
уходит по воде недальней
левиафанья кожура
морщиниста и тяжела
и небо движется отдельно

ползет промоинами света
как ектения оглашенных
последний слабый голос лета
едва зазубрен заглушенный

и травы сходят за бесценок
и куст подавлен нищетой
— но небывалая щепоть
из глин вытягивает церкви

о сотне луковок.
И хруст,
и чавкание.
Быль и небыль
встают по всей земле.
И крест
всей грудью принимает небо.

III

ПОКРОВ-НА-НЕРЛИ

что будет с нами дай ответ
но выслушать его — отнюдь бы…
То полуверы зычный свет
бьет в запрокинутые судьбы.

НАС ВОЛНЫ МЕДА ЗАХЛЕСТНУТ
НАС В ОКЕАНЕ ГЛИН ЗАБУДУТ
нам светы льстивые блеснут
и горизонт кругом обыдут

— так! — …и лишь там, у врат Покрова,
где половодье и засов,
разверзты клювы сняты ковы
и твердый свет и тихий зов

— нам зык хлыстовский слепит уши!
— нам глины зрение глумят!
ТАМ ЛЬВЫ КРУШАТСЯ — ТАМ В ГРЕМУШКИ
ПТЕНЯТА ГРИФОНЫ ГРЕМЯТ —

и мнится мне я мал и глуп
пусти — жива вода в колодце

…и только страшный будет глух,
и только нелюдь посмеется.