Каменкович М.  Михайловский замок. — СПб.: Акрополь, 1999.

 

Мария Каменкович, обитающая ныне в Германии, но выпустившая в родном Петербурге уже вторую книгу стихов (первая — «Река Смородина» — вышла два с половиной года назад в том же не равнодушном к новой и трудной поэзии издательстве «Акрополь»), запомнилась многим прежде всего как переводчица прославленного Дж. Р. Р. Толкина. Однако более сильное — и глубинное — влияние оказал на нее другой англичанин, великий поэт-визионер Уильям Блейк, одну из «Пророческих книг» которого она в юности дерзнула перевести. Общая установка на субъективную точность «последних главных слов» при их, зачастую, внешней и объективной невнятности идет у поэтессы именно от него. А еще, конечно, от Виктора Сосноры, которого она в стихах именует Наставником. Блейка считали мистиком и предтечей романтизма, Соснору с известной натяжкой можно назвать последним романтиком; мистический романтизм — такое определение лучше всего подошло бы к стихам Маши. Субъективный мистический реализм, если уж придерживаться наукообразных формулировок.

 

О семена распада

В материи корявой!

О бабьи толки сада

О мире за оградой!

В подслушанном уверяясь,

Мотыгой не окормлен…

О любый, то не ересь —

Лишь бабочка на корне:

Плод недоумья маков,

Жасминье лжеученье…

Мир с виду одинаков,

Но разнится в значеньи…

(«Сад у железной дороги», 1985)

 

Стихи процитированы сравнительно ранние, но весьма характерные. Пастернак и Цветаева, пропущенные сквозь христианскую мистику; не библеизмы (к которым поэтесса прибегает широко, щедро и порой с нарочитыми искажениями), но аллюзии на библеизмы, имитация блаженного бормотания «во пророках» — или как раз это самое бормотание? Определенно судить трудно, ведь мир, который осваивает в стихах поэтесса, топографически, да и биографически вполне конкретен: университетские коридоры (Мария закончила отделение матлингвистики), вынесенный в название книги Михайловский замок (где она работала программистом), «вечная беседа» с вполне конкретным «премудрым суженым». Когда речь идет о Посте (о «пощенье» — пишет она), это реальный православный пост, когда о Спецхране — то это реальный спецхран (закрытый для всех, кроме избранных, отдел Публичной библиотеки), и только спокойное сближение конкретного «Сайгона», в котором бывали все наши земляки, когда-либо пробовавшие сочинять стихи, и мифологического Стикса, в воды которого предстоит окунуться каждому, подсказывает подлинный мистический ключ этой глубоко зашифрованной поэзии, намекая не на «этот мир» и «мир иной», но на двоемирие, — вечносущее, если вспомнить того же Блейка, двоемирие:

 

Малороссийский говор в глухом углу Петербурга,

крепкие девушки в синем — болтаются косы…

То-то на Пасху кричат студенты, звероголосы,

снежная вьюга клубится, я слеп от тумана…

Где он — алмазный блеск креста Гаэтана?

Я человек лишь по виду, внутри же — другое и даже…

 

***

 

Так пощади же меня, о суженый Княже!

Сморщились мы вместе с пленкою, время покрывшей.

/…/

На берегу Монастырки вижу я человека

(О душа моя, что ты не держишь стоя?) —

Тополя у входа стоят, как столбы и струи:

Каждый из них как свернутое знамя,

Как подернутое пеплом пыланье, пламя,

Словно знак надежды, словно в ладонях рана…

 

***

 

И Стоящий скажет: «Не прикасайся! Рано».

 

Конечно, это трудные стихи, причем не только для рядового читателя. Будучи членом различных жюри и номинационных комиссий, я неоднократно выдвигал стихи Марии Каменкович (первый сборник) на всяческие премии — коллеги-литераторы безжалостно и без раздумий — именно что без раздумий — отсеивали их сразу же, в первом туре, сознательно пренебрегая замечательным интонационным богатством, веским и небанальным словом, нелинейным течением мыслей и чувствований, не говоря уж о главной — мистической — ипостаси, которую просто-напросто не замечали. В том числе — и из-за нехватки эрудиции у наших экспертов (разгадай, например, как сопряжены в только что процитированном фрагменте Рильке и Блок) и — увы — непоправимой нехватки вкуса. Вот и выходят в поэты-лауреаты черт знает кто, а не Мария Каменкович… не Анджей Иконников-Галицкий… не их общий учитель Соснора… Впрочем, суета с премиями и вокруг них контрастирует с сосредоточенностью и самодостаточностью такой поэзии, хотя двоемирие и предполагает существование (прозябание — подсказал бы поэт) в двух мирах одновременно…

Вторая книга Марии Каменкович выстроена лучше первой, хотя точно так же является «Избранным» — одним из вариантов «Избранного». В ней немало стихов, датированных второй половиной девяностых, — значит, Мария продолжает писать…

 

Виктор Топоров

«Петербургский книжный вестник» № 7(10), сентябрь 1999