Графика

Таков горе духов блаженных свет: Лишь в небесах сияет он, небесный. В ночи греха, на дне ужасной бездны
Сей чистый огнь, как пламень адский, жжёт.
Ф. И. Тютчев

Не из детства цветной карандаш —
Для своих поспешных листов
Ты любила свою гуашь,
Пресный запах её пластов.
Ты любила звуки земли
И несмешиваемость цветов…
Ныне злые контуры лиц
На листах — исказили тон.
На полях очертила тушь
Остроскулых абрисы душ —
В белом небе голых лесов
Только капнуто красным солнц!
Воспалённый, заплывший взгляд
Сумасшедшего с высоты…
В чёрно-белой фольге озёр
Полузалитые кусты,
Городская графика луж —
Чёрным псам чернила лакать! —
В небе мертвенном пятна лун,
Растекаясь по облакам…
И когда, головой смяв
На подушке прессу луны, —
Полосат потолок сна,
Как решётка моей тюрьмы.
Негативы зарниц. Грядет
Не гроза — я знаю одно:
Расплывётся, как чёрный бред,
Всё затопит одно пятно,
И — провал: летаргия? Миг?
О власа подъятые лип!
…
Пробудиться бы в первый мир,
В бурый дождь, прибитую пыль,
Без очерченных красных солнц,
Нераскрашенных резких душ…
И да минет меня тушь,
Чёрно-белый дурной сон!

Надиктовывает щедро

Надиктовывает щедро
Полумёртвый Феб
Маленькие превращенья
От строфы к строфе.
Так, чем шире круг любимых —
Уже сфера слов:
Два предмета, три обиды,
Полдесятка слов.
Неоплачен, день вчерашний
Бьётся о стекло.
Солнце за окном у башни
Взмоет тяжело.
Тёплый плед, пустая мудрость
Строчки неживой.
Трепыханье зимней мухи
В духоте жилой.
Новый день дугу опишет,
Грузно ступит вниз…
Утром двое — он и бывший —
Сядут на карниз.
Так пройдут солнца в оконце
И за тенью тень.
Час настанет — скроют солнце
Тучи чёрных тел.
Час врасплох — куда укрыться
И кому — жалеть?
Небо в промежутках крылий
Крови тяжелей.
Слушай, слушай карк бредовый,
Грай своих птенцов,
Заслонясь от них ладонью,
Отвратив лицо!
…

А покуда бьётся глухо,
Тычась в своды сфер,
Слово мёртвое, как муха, —
От строфы к строфе.
1979

Сюда неузнанною прихожу

Сюда неузнанною прихожу
И ни за кем глазами не слежу.

Там, на дворе, — ноябрь, и путь огня
Фонарь кладёт на землю для меня,

И однозначен смысл фонаря…
О Гоголе со сцены говорят,

О Пастернаке — мне же блик стены
Куда понятней: ждут, отчуждены,

Столпившиеся вещи — и намёк
Читаю я в сыром огне дорог,

И ухожу неузнанной — и в ночь —
Одна на весь ноябрь! — Шагаю прочь,

В бездонный шорох ливня ноября,
В живой и жуткий отблеск фонаря,

И мне одной — сквозь белый строй — идти —
Неузнанной — по белому пути.

Весна — осень 1979

В глазах темнеет, когда, немой

Из Уистана Хью Одена

В глазах темнеет, когда, немой,
Смеётся в ответ, темня.
Но Те, Кого учусь понимать,
Не хотят его для меня.
Вот он минует — и вниз: пора.
Взгляд украден: укор.
И я молчу у верхних перил,
Схватившись чёрной рукой.
20 октября 1980

Куда ты? — так страннику молвил сторонник

Из Уистана Хью Одена

«Куда ты? — так страннику молвил сторонник. —
Досадна долина: там горны горят,
Дурманом дымится дерьмо. Осторожно:
Могила. Мёртвым придёшь назад».
«Не думай, — промолвил прислужник — ослушнику, —
Что в час, когда застит закатом тропу,
Твой вперенный взор угадает ловушку
И шаткость шажка со скалы на траву!»
Так всаднику: «Что там за птица?» — садовник:
«Чей призрак прячет скрюченный лес?
С затылка — и долго ль — подкрасться удобно;
А в гнилостных зарослях бродит болезнь».
«Безлюбые души!» — стороннику — странник,
Ослушник — прислужнику: «Мимо — и дальше!»
«ТЕБЯ они ищут», — садовнику — всадник:
Когда покидал их, когда покидал их.
Октябрь 1980

Как неуследимо

Как неуследимо
Твоё тепло
Из жизни песчаной моей ушло.
Как неразличимо — легко пока —
Наполнились вечером облака.
Меж БЫЛО и ЕСТЬ невелик зазор:
Исчезла рябь на воде озёр.
Двойник облаков покрывает дно:
Они — различны, двойник — одно.
И в памяти — так же! —
Твой общий лик
Из тысяч разрозненных лиц — возник.
Два пальца солнца сквозь гладь и свод
Зажали край непомерных вод.
Не дунь! Рассохлась любая связь:
За теми — космос,
За этим — грязь.
И сколько — за образ — не рвись туда,
Обратно вытолкает вода.

Дал мне шёлковую рубашку —
Сносила в работе тяжкой.
Дал мне туфли с серебряной пряжкой —
Сносила в работе тяжкой.
Арфу из золота дал про запас,
Чтоб позвала в нелёгкий час.

Мой тролль подарил мне платье,
Платье — из паутины,
Из пыли.
Мой тролль подарил мне туфли
Сорок шестого размера Без пряжки.
— Что не носишь подарки? —
Изношено твоё платье,
Несносны туфли.
И так я тебя не знаю —
Кузнечик ли ты с глазами,
Сверчок ли с гривой,
А тут ещё эти вещи
Не напоминают
О твоём стрекотанье…
Мой тролль подарил мне арфу
С одною струною.
На руке уместилась.
— Если захочешь — дёрни!
И — воплощусь дымом
Зимних заводов.
Деревом выгнусь навстречу,
Муравьиным яичком
Фонарного тельца…
Выдвинула ящик
И положила — арфу.
Пусть по ночам стрекочет
И, как ребёнок, ловит
Пальцы ножек руками
С любопытством.
Осень 1979

Враг мой — время

Враг мой — время.
Бич мой — мера.
Мне не сбыться в этом мире.
Мне не сбыться в этом рёве.
Втуне теневая вера:
Кокон правь, личинка-лира!
Вера — твари
В мире рытвин?
Смысл времени отравлен,
И не сбыться в этом мире.
Посылка: Герцог, смысл времён отравлен.
И не сбыться в этом мире.

Взгляд через дождики стекла:

Взгляд через дождики стекла:
Эта ночь ещё не светла.
Лишь за картонным домом листа
Брезжит первая пустота.
Взгляд в себя: по чужим стопам.
Угол уклона медлен.
На что уповать? —
Взойдёт пустота
И озарит предметы.

Голубые облупленные стены,

Голубые облупленные стены,
Теневые одинакие люди,
Эти месяцы холода тоже тени.
Мой покой не солон, но абсолютен.
Обессонен: ночь ножом по эмали.
Обескровлен: силюсь, не понимаю,
Над пустым побережьем небо рябое, Но глухой не услышит шума прибоя.

Словно парус Голландца в нездешнем крене,
Опахнув безвоздушьем головокруженья,
Мимо жизни в безвременье тени, тени —
Голубые лица без продолженья.

1980

…И в этот скорбный миг свиданья

…И в этот скорбный миг свиданья
Двух душ, рождённых друг для друга,
Мир закрывает очи дланью,
И ветер тормозит упруго,
И грех за мириадом плёнок
Развертывается как знамя,
И, словно брошенный ребёнок,
С вопросом тычется сознанье.

Как бы, Господи, не любовь!

Как бы, Господи, не любовь!
Слышу — ритм
Задыхается,
Сердце — в каждое счастье
Прыгает вниз головой,
Скорбный мир
Оставляя у входа — скарбом,
И жизнь на части
Больше не рвётся,
Но — не подъемлю век:
Пусть само уничтожится до восхода.
Не колдуй надо мной,
Отойди, человек!
Я — уже отошла:
Я — выжигаю всходы.
1980

И какой же трёхтомный, осенний труд!

И какой же трёхтомный, осенний труд!
Он обрезом жёлт, и обложкой палев,
И Судьба, наконец, замыкает круг
От запястий до кончиков пальцев.
В эпилоге — схождение всех концов,
Крах загадок.
Последние облетели…
Так искусно судьба замыкает кольцо
От запястий зноя до
Пальцев метели!
Все узлы развязала, новых — не заплела.
Что ж герой шедевра?
— Дешёвое любопытство!
Вне ладоней судьбы —
Суконные два крыла
Развернёт по привычке — и ждать.
Но случая не случится,
Ибо не для молитвы замкнулся круг
От запястий «если» до пальцев «вдруг».
1981

Ноябрь

1
Как я ковала в себе ноябрь!
Вязкий и гулкий,
Был он сначала не мысль, но явь
Краткой прогулки
Красной аллеей,
Лепетом книг
Был — возвращённым.
Над горизонтом явью возник:
Дымный и чёрный.
Как я ковала в себе ноябрь!
Честно и трудно.
Сердце лопочет ещё, но яр
Голос рассудка.
Был мой ноябрь честный,
святой
И одинокий.
Дни пришли, ушли чередой —
Единороги:
Лёгкая поступь странных зверей
Через кустарник!
Из сентябрей и октябрей —
Месяц-напарник,

Месяц-учитель.
Медленно — я
Овладевала
Высшим искусством: выжить ноябрь!
…

С кровью — ковала.
И — над органным пустым двором
Тёмного ливня —
Вырос ноябрь лесом хором,
Страшный и дивный:
Новый ноембрий, срок без светил,
Клык или коготь,
Путы разрезавший!
Как отходил,
Двигаясь, локоть!
Реки встают: календарный срок.
Зря ли ковала?
В снег ли зарыться, как малый щенок?
—
Как не — бывало…
Прежние? Звон ноября истребя,
Встану ли — с ними?
Скорбь моя! Аще забуду тебя,
Иерусалиме!
2
Для беглеца
Мне сад пошли…

Марина Цветаева
Мне с весен — яблок не трясти.
Прошу: в ноябрь меня впусти.
Все отбери: звеня, знобя, —
Как хочешь, но: впусти в себя!
Так я у собственных дверей
Нелепа!
Ну — нагрянь: не грей,
Не гладь, не дай вздохнуть ни дня,
Но пожалей: впусти в меня!
Земля, все кроны разоря,
Вдыхает благо ноября
Без лишних листьев и любвей —
Одними бронхами ветвей.
И мне — туда: в твой непростор,
Ноябрь.
В твои сигналы «стоп» —
До стягивания в одном:
К земле без хода, небу — с дном…
И мне — к себе (не ошибись!) —
В свою отброшенную мысль.
О, сколько, фартук теребя,
Стоять под окнами себя?
В ноябрь мой томов и драм,
Где город треснул пополам
На каждом дереве,
Где нет
Ни утешений и ни бед,
В ноябрь убеленных крыш,
Не знаю кто, пусти!
Услышь.

Берег

Назначим веру на час вперёд.
До лунных вод — полоса болот.
Перед глазами сломала явь
Межлунный лес — на два бытия.
Как грань наросшую разорвать?
Как, вырвавшись, взбаламутить гладь?
До лунных лиц — терпение вод.
Назначим веру на блик вперёд…
27 июля 1980

Нет в нашей речи правды, любый, ибо

Нет в нашей речи правды, любый, ибо
Нет — музыки. Мы партии свои
Играем в разном ритме.
В наших душах
Разлучены две половинки храма
Разобранного.
Ни рукопожатьем,
Ни поцелуем их не восстановишь
До целого — поможет только Слово,
Лавина слов и ливень!
В наших силах
Смотреть в такие закоулки речи,
Что были скрыты от людей, от века!
Но никогда не разразится рифма
Над осиянным озером догадки:
Ты — на четыре четверти, я — на три
Ведём мелодии…

О судьба, нестрашных людей

О судьба, нестрашных людей
Или нескучных мест!..
…
Надежда, ты — невежество детств,
Упрямства замес.
Что ты тянешь меня не в такт,
Куришь дурман?
Отдай.
Я же знаю, что всё не так,
Ныне и навсегда.
Освободи дневной окоём,
Вечных неправд не славь.
Дай мне плыть в несчастье моём,
Круг у горла расслабь!
Или сама рвану, не дождусь, —
Лишняя, поспеши!
Ты же видишь, как блекнет
Дух
У истерик Души.
Отпусти, надежда!
В ночи
Правы ли, осудя
Нищий мрак да его лучи
В двублеске дождя?
Это ли истина или страх,
Это ли не подвох? —
Как спокойно мнётся в руках
Тёплый забытый вздох!
10 ноября 1980

Одной ногой оставшись на земле,

Одной ногой оставшись на земле,
Где холод, ночь и капли на стекле,
Где лёд подмёрз, и переварок густ,
И где собор не в воскресенье пуст, —
Одним лицом оборотившись вспять,
Обеты я не торопилась снять.
И, если мы сошлись ладонь в ладонь,
Чтоб выкресать в ночи один огонь, —
Отложен путь мой, но не отменён,
И ждут меня на рубеже времён
Мой старый конь, и мой привычный друг,
Свобода рук, и ясеневый лук.
Мой конь копытом бьёт, копытом бьёт.
Узнай мой тайный жар, и свет, и гнёт,
И мир, стоящий на одном крыле,
И тёмный лес, пирующий во мгле!
Беги от них, творись, как сотворён!
Но не давай мне не моих имён,
Мой прежний путь во тьме не извращай
И шантажом меня не укрощай!
Не строй себе — в моей свободе — ков,
Не требуй в корм — детей и стариков,
Не унимай, не береги любя.
Вдруг — Бог меня отнимет от тебя?
Не я уйду. Но идолам вовек
Не поднимала я спокойных век
И если припадала, охромев,
Пред ними, — поднимал меня не Дэв,
Но Бог; не я уйду, — но в тигли лет
На переплавку я не дам монет,
Хоть ты, хоть царь мне это прикажи;
Я лгу, но я не присягаю лжи.

Ты — чаянье моё, и горный блик,
И та вода, к которой ты приник,
И человечий голос в темноте,
И, наконец, опора в пустоте,
Давай же слушать замысел о нас.

От пламени — копоти на аршин

(Отрывок)

…От пламени — копоти на аршин.
Черны отпечатки губ.
В вязком водоёме души
Недолго бегут круги!

По окончанье драповой зимы

По окончанье драповой зимы
Остался жить широкоплечий голубь —
Незавитая раковинка тьмы.
Пусть мы не выжили — остался голос,
Как голубь — голоден и деловит,
Он шаркает и корчит ревизора
Полузамёрзших зёрен и обид,
А сам горе не поднимает взора.
И сложный образ, воплотивший мысль,
Вдаётся мысом в общее тупенье…
И вот по окончании зимы
Остался круглый мостик у Капеллы,
Расчёсываемый метелью, да
Тот голубь, преумноженный без меры,
Чужие, нехорошие размеры
Стихов — и чёрный снег, и горы льда.

Полгода уже без стихов — идёшь,

Полгода уже без стихов — идёшь,
И руки связаны за спиною,
И жизнь уже увлекает… —
Врёшь,
Тебе поспорить ещё со мною!
Я оглянусь, отплююсь, и вот —
Не дам себя утащить под лёд.
Я врою ноги в болото дна.
И видит Бог, что я не одна.

Приложите ухо к снам:

Приложите ухо к снам:
Гул от приближенья бед.
Сон ломается, как наст.
Время ускоряет бег.
Прислонясь — щекой — к груди:
Топот высланных погонь!
Хрип от стянутых удил!
…
Настигает чёрный год.
Каждым жарким утром: «Жив!
Новый день отсрочки — дан!»
…
Плавится китовый жир:
Распрямляется беда.

1980

Предчувствие

Протёрлась копоть — сквозь запрет
Грядущее слепит:
Двоится плач, струится плеск,
Смерть створкою скрипит,
Сон возвещает до утра
Возобновленье бед.
Разителен в глазах утрат
Дождливый белый свет.
Но дважды ли оплакать срок,
Назначенный в ночи?
Как завязь, в яви зелен сон,
И хрусткий день горчит,
Но в двоевременье тисков —
Ни дым, ни стон, ни сад, —
Я распрямляюсь, как росток,
К разрытым небесам:
В зазор времён! —
В просвет удач,
Наощупь и на злость…
И СБУДЕТСЯ В СТАЛЬНУЮ ОСЬ
ЗАЦВЕТШАЯ ВОДА.
1980

Такому горю не помочь

Марине Цветаевой

Такому горю не помочь.
Не Бог: мир заново — не станет.
Несчастья кухонная ночь,
Большие облака на страже
Недосягаемых времён
Моей Любови неспасённой,
Вернуть трёхмерность неспособной
Застывшим росчеркам имён
На том стекле иновременья,
Что лепит хронос-стеклодув
По круглой арке на мгновенье,
И по бессилью на звезду:
Пластайся, вейся, поднимаясь
И бесконечно преломляясь
В стекле, — припав к нему лицом, —
Сам — для грядущих мертвецом!
Мы — в разных уровнях, Любовь.
Что — элегичность? Что — загробность?
О, затворённая юдоль!
О, узаконенная розность!
Я, руки не продля за жизнь,
Для заблужденья — не забуду,
Что в ТОЙ земле, где ТЫ лежишь,
Я никогда лежать не буду.
И мне — под бурый этот пласт,
Но в мире, где тебе — нет дома…
В твоих, не знавших — ни тепла,
В моих, опущенных, — ни долга.
Молитву разве что — в обход
Твоих неверий и незнаний…
…И собственных? — Который год,
Который человек, терзаясь,
На кухне, ночью, «ради той —
Костей!», долбит глухие своды
Преграды — и, в тоске пустой,
У тайны принимает роды?..
1980

Час истёк. Заволокло закат карниза.

Час истёк. Заволокло закат карниза.
Кто-то медлит.
Дождь постукивает пальцем по карнизу
Незаметно.
В нетерпении напомнит о железо
Ожиданья,
Постоит — и отойдёт без сожаленья
От желанья.
12 декабря 1980

Я не жду тебя, о Весна,

Я не жду тебя, о Весна,
Не посети год.
Узкое, жёсткое ложе сна,
Только начат поход.
Только назван чёрный обет,
Вызубрены азы…
Разгораясь, дышит в судьбе
Длинный алый язык.
Радостно, тёмно и далеко.
Воля моя горька.
Угрюмой послушницей — легко
Исчислять зардевший закат,
А там, а там, за дымками Зла,
Ала безликая ширь, —
И на левом плече тяжела рука,
Знамение завершив.

Иератическое имя,

Иератическое имя,
Достаточное для стиха…
Что под ресницами твоими?
Провал гордыни и греха,
И оскорблённая невинность,
И петербургская тоска,
И в гроб мой — милая взаимность —
Последней вбитая доска.

Сколько горевала о вас,

Сколько горевала о вас,
Разбирая шифр судьбы!
Спите с миром: рано вставать,
О друзья, которым не быть.
Между явью и скучным сном
Есть мгновенье небытия,
Проблеск трезвости: в этот дом
Не по воле явилась я,
Не по воле ведаю здесь
Горечь гордынь и сладость просьб,
Небо сна и чёрную весь,
Накренившуюся прочь,
Эту скользкую землю склок…
Миг, когда над горбами спин
Многоярусный небосвод
Раскрылся — и ослепил!
Август 1980 Кубенское озеро