И не только жизнь одна, но и мир — один,

ИЗ КНИГИ «ПОДСТРОЧНИК»

И не только жизнь одна, но и мир — один,
И вот уже сколько прошло в нем — что мы родились! — годин,

И вверх по судьбе ползем — висим
на пыльном ее канате…
А все леденеет ковчег дощатый на Арарате,

Все та же звезда-залог — над ним и в окошке пыльном…

И страшно проснуться на шаре земном могильном.

1983

Чистое Солнце древнего Праздника

Чистое Солнце древнего Праздника
В чистом небе:
В буре короткой и сбившейся с толку жизни –
Глаз Урагана,
в котором легко прочитать:
есть над бурею нечто ВЫШЕ
тех, кто сеет её семена,
Тот, Кто её боренье и злобу, – изменяя их окончательный смысл, –
обращает в благословенный путь,
на который и капли дождя
не упадет случайно…

1985

Отечество, Родина, град зубчатый,

Отечество, Родина, град зубчатый,
Белые зубчатые стены на берегу океана!

Я плыла к нему –
Но на том берегу видны были только горы,
Я усумнилась и возвратилась, –
Глядь, из марева выступают
белая башня, озарённая солнцем,
изумрудный конус,
орихалковая колонна…
Или вдруг среди вод что-то меня обступало,
И в пустыне моря мне становилось тесно…
Плаванье мое освещали луна и солце, –
Несколько лун и солнц, говоря точнее.
Каждое из них всю пятерню вонзает
В лунки услужливо подставившегося дня.
В каждом дне помещается только одно солнце,
Стало быть, приходится им поневоле чередоваться:
Солнце У,
Солнце Дэ,
Солнце Ирзы,
И другие солнца, а также луны.
Только и в кутерьме различного подданства дней
Снова усиливается неизменяемый зов –
Время! Пора! Скорей, пока не стемнело,
И не погасли все луны и все солнца! Поскорее в лодку!
Буду грести, не поднимая взгляда,
И оглянусь не ранее чем взойду на зубчатую стену.
А оглянувшись, увижу среди зыбей
вехи пройденных дней, освещенные одним и тем же сегодняшним солнцем,
у которого только одно имя.
И мелькают среди валов океана
башня,
конус,
колонна…

1986-2004

БЮЛЛЕТЕНЬ

БЮЛЛЕТЕНЬ
Окно моё, горящее до горизонта, –
а там уже лазурь прорвалась между туч…
Господь даёт болезнь как исцеленье –
так болен мир здоровых в наши дни.
Благодарю Тебя за слабость тела,
которой мир смогу я обмануть.
Благодарю Тебя за врачеванье, –
здоровых телом, Боже, пожалей!..
Окно, горящее до горизонта
и вольный лёгкий ветерок
от каждой старой одинокой вещи,
и сердце – на скрещении лучей:
то – взгляды всех родных моих и близких,
из Тех-Кто-Раньше-Населял-Сей-Край,
когда Душа ещё хранилась в мире,
when fairies still inhabited the world…
(теперь Душа лежит, обнажена,
и вервием затянута железным,
и сетка отпечаталась на ней
квадратами…)

1986

Не пойду я в сад –

Не пойду я в сад –
поднимусь-ка лучше на кручу,
где деевья не застят мира,
где вид на семь сторон света,
а восьмая – небо.
Исполины туч
уходят за горизонты.
Я – оставленная ими капля
на чугунных перильцах мира.
Только пусть во мне отразится
не увядший сад, готовый меня выпить,
не увядший сад – через голову сада
перекликаются духи судеб,
сообщая, куда перевести стрелку.
Сад беззащитен в скрещении их лучей,
а они не обращают вниманья
на колючие, кислые, мокрые басни сада.

Пусть во мне отразится
гиндукуш белоснежной тучи
а за ним – полоска лазури:

это Отчие Тучи уходят в миры иные
и несут им дождь.

И я благодарна.

Благодарен и сад, который меня выпьет,
даже если я не оглянусь на него ни разу.

1983

Колыбель и могила моя, колыбель и мятель

«…Этим вечером у Коломяг…»
А.Иконников-Галицкий

колыбель и могила моя, колыбель и мятель,
колосок моей смерти (молочной спелости…), и – трудных
и не сдержанных чистых обетов. Там – паданцев полон,
полон паданцев пруд…

На высоком обрыве,
между деревьями и котловиной Заката –

полной бессчётных безлесных тыщеоконных…

*
Сколько ещё нам принять воскресений Крестопоклонных?
Надо плотников звать – вишь, ступенька прогнила…

колыбель и могила моя

*
Вот святые сидят на лавочке – молча, клюку отставив,
С белой булкой пьют молоко между постами,
Белые розы цветут на аналое…

*
С нами просто молчали, а мы – обманули…

*
колыбель и могила моя, слепое прозренье,
небосвод накренённых деревьев, разъятых лазурью,
едкий месяц над сном обрыва, заря тумана,
города на дне у высохшего океана,
острый взор звезды, пустынная весть дороги
и холодный на ощупь снег на пустом пороге –
колыбель и могила моя, колыбель и просёлок,
сердце в свете и голос-бродяга, теперь осёдлый,
колыбель и могила…

1985

ДИАЛОГ

ГОВОРИТ ОНА:

— Истина явлена этой зимою.
О чем теперь говорить?
Все имеет конец:
слова и паузы между ними,
ближние — и дороги,
а о неделях нечего и говорить —
это всего лишь фигурки, которыми нам осталось
искусно и кропотливо заставить пустую доску.
Правда всегда является стоит зиме простереться немного дальше —
ибо она всего лишь стоящий вокруг повсюду
видный при свете свечи незажженной
просто конец:
пустота в клетке у сердца,
будущих верных друзей утрата…
На глубоком сером фоне Ничто
мы — свет предвечерний:
ибо вещи стоят каждая со своим обрывом,
с Часом, когда они прекратятся.
Так мне виден близкий конец Деревьев.
Тьму и холод встречаю — прямо
на пути Твоем, Друг!
Шум ли слышу и гомон — приглушены
наступающим за ними молчаньем;
у плодов — картонный привкус небытия,
и зима, прекращая гомон детской игры,
предваряет свое будущее господство…
Посмотри на это страшное Солнце,
обрывающееся впереди,
и на мир этот — яркий, анатомический мир,
закругляющийся там, впереди, тупиком в пространстве…

ГОВОРИТ ОН:

— Солнце держит его, как огромный крест,
удалившись от него в бесконечность —
и, однако, мы его созерцаем —
крестоносное Солнце…

ГОВОРИТ ОНА:

— У него свой — водопаду золотому подобный,
и стене золотого нагорья подобный,
свой обрыв.
И уже вечереет…

ГОВОРИТ ОН:

— Поперек дряхлеющего мира
Веет ветер будущего из потира,
И не тьму, не обрыв возвещает он,
Раздувая ткань, взметая песок, взметая.
Ты не знаешь, куда уходит, откуда приходит он,
как ложится мгновенной радугою на склон
пирамиды, на грани тайны
бытия…

ГОВОРИТ ОНА:

— Я давно не слышу голоса дальних бурь —
я рассказываю о нем затверженные правды.
Кто бы знал, что это за мука:
очевидное в ткани жизни,
чем живем и существуем,
много лет несущее нас —
защищать, возвещать, возвращать в разговорах
будто это не хлеб во рту,
не скелет в готовой обрушиться мягкой плоти,
и не в жилах кровь, а — идея среди идей…

ГОВОРИТ ОН:

— Тот, Кто стал человеком среди людей,
Может стать и идеей среди идей.

ГОВОРИТ ОНА:

-…а Ты ведь хлеб во рту,
и Ты корабль в порту,
и первый вздох в ноздрях,
и мурава на здех —

Ты — в ребра вечный стук,
Немногословный Друг…

1986

ХОЛМ СУББОТНИЙ

Жизнь — теплый суп вещей, оболочка одинокой планеты,
только в нем вместо жира — то, что идет НЕ ОТ ВЕЩИ.

Трижды еще одиночей
тот, кто пытает безответное солнце,
тот, кто пытает безответное море, —
честней уж качаться под ветром
на песках пляжей,
куда мигрируют в жаркий сезон мясные виды растений…
…………..
А в самом центре Земли —
окруженный желтой полоской
и кудряшкой прибоя —
ХОЛМ СУББОТНИЙ,
отовсюду видный,
важный и грозный.

………………
О как волнуется свадебное сердце
здесь, перед выходом в Место Иное,
перед целью пути, отовсюду видной, —
так, что солнце и море, и все-что-отсюда,
освещенные мокрым светом разлуки,
смотрят на нас оглянувшись разом —
так провожают крестьяне
подкинутого ребенка
за которым явились послы королевы —
объявить его наследником царства…
……………….
Вот и вся земля.
Ничего на ней больше нету.
Солнце и ветер чувствуют тень и неловкость,
пересекая торчащие кверху лучи городов,
почерневших в сгущенном полдне двадцатого века —
(или, может быть, попросту — так переполнены мехи умерших,
что, чернея лицом, непосильную ношу
мир живущих нести уже не умеет
и теряет свой человечий облик
от невидимой и неосязаемой гири на шее
недоступной сознанья?…)
В каждом городе есть Холм — но он обнесен фанерой.
Лишь на Самой Священной вершине
в позе
ненатурально бравурной
потрясает оружьем бетонный боец —
памятник не герою, а густому Обману,

льющемуся из боковых миров
вместе с образами и формами —
на пустынную Землю,
на которой солнце да море да Холм.
и ничего больше нету
(вот уже только древние крепости высятся над волнами
вот уже Арагац запрокидывает подбородок
скоро последний Холм останется над прибоем
за границей страны куда нам оставлен доступ
скоро последний Холм останется над прибоем
окруженный кудрявым бережком пены
созерцающий море и солнце заката
в мокром свете разлуки)

1984

Во сне судьбу мою решили,

Во сне судьбу мою решили,
Как мне мечталось, окаянной.
Приснилось и тебе: с вершины —
Все купола да океаны.

Но считал глаза у ветра?
Наречено ли ветру — имя?
Дивясь, свой сон он мне поведал,
А я — лукавя — утаила.

Вчеканен час в анналы неба
И Памяти о Человеках —
Прорвавшийся в отсрочку гнева,
В отсрочку пятаков на веках.

Глаза упрятав, отступаю
По кровельной, гремучей жести.
За спину — руки… — Вместо пая
В твоей судьбе — Преображенский

Собор — меня да примет в долю,
Да вздует в тайных горнах пламя —
И я с холмов увижу волю
И океаны с куполами.

1985