Книга петербургских закатов

                                                      (фрагменты)

* * *
ориентируйся по кронам,
по облакам и по закатам

* * *
Все закаты – в тон одному Закату. Петербург – вообще город За­ката. Город, Претерпевающий Закат. Долгий северный за­кат для Петербурга символичен. Рассветы здесь чаще всего му­чи­тель­ны: холодно, темно. Мучительна «петровская заря», пробуж­де­ние в новый день российской истории, вздергивание России на дыбы, хотя уже давно известно, что никто никуда не поскачет, а все так и замрет в претенциозной позе. Город строился на заре, на сотнях мертвецов, не переживших рассвета. Поскольку – поперек основного, закатного смысла. Ибо Петербург – Окно не столько на запад, сколько в закат, в мистические просторы заката. Это серь­ез­нее. И это окно всегда распахнуто. В Петербурге воз­лагается мень­ше надежд на День Этого мира, чем, скажем, в Мос­кве. По­то­му и говорят сведущие люди: этот город построен не для жизни. Пе­тербург смотрит за горизонт пророческими, знаю­щими очами: в закатный отказ от здешнего, в запре­дельность, в прео­доленность дня, в запредельность, за-суетность, за-ночье. А тем временем ноч­­ная нечисть уже готовится как следует разгуляться после за­ката.

……………………

***
Поэт – с павлиньим хвостом городского заката – осторожно пере­ступает на тонких ногах коленями назад, бесцветный и яркий среди бесцветного и яркого мира, рассеченный на части и плоскости тремя мечами – белым, черным и серым. Белый меч – мироотречение, на рукояти его – крест, лезвие – безжалостность. Черный меч – ненависть и гордыня, приговоры и законы хладного света. Серый же меч – меч только с виду, на самом же деле каучуковая дубинка, которая не рубит, а плющит: это необходимость жить, покупать червячков на прокорм, а то клевал бы себе камушки.
Странны и чудны дела Твоя, Господи! Отчего все, что Ты сотворил вместе с нами и вокруг нас, уверено, что останется в бытии благодаря нам? А доверие обманывать нельзя. Доверие – священно, как гость. Всякий получит по вере своей. Вещи потому и существуют так безмятежно, что уверены в нашем благородстве – уж мы не подведем, мы запомним, опишем, зарисуем, сфотогра­фи­руем. Дети и то не так безоговорочно верят в прекрасную мудрость взрослых, как вещи: ведь дети надеются эту мудрость унаследовать, вещи же надежды лишены, зато верою их мир стоит. Не весь мир, правда, – небо, например, на нас не рассчитывает. Небо с людьми находится в неисследованных доселе отношениях, которые, кажется, никого, кроме поэтов, не интересуют. А напрасно. По крайней мере, небо, на нас не рассчитывая, со всей очевидностью нас УЧИТЫВАЕТ. Но почему? И каким образом? Почему возможно, хитроумно организовав распределение облаков, спроецировать в зрачки ничтожного наблюдателя целую широкоэкранную мистерию, причем так, чтобы на другом конце города другой досужий зевака тоже видел над собой небесное кино, как если бы он был один в кинозале, и механик старался для него одного[1]?
иероглиф дня
                           принимает в себя все
                         наливается кровью
                       под конец дня он превращается в слово о нем,
                               всю вину берущее на себя.
                              …………………………………
                             Вместе с солнцем он истекает в землю
                             и уходит в странублаженных

Главное, что удается понять,  – то, что все закаты восходят к одному образцу, к платоновской идее Заката. Которая формулируется просто. Конец – и перед концом взгляд в глаза, последние слова, завещание и увещание. Повеление и просьба исполнить последнюю волю. Смерть света. «Пришедша на запад Солнца, видевша свет вечерний»… Вечер Страстной Пятницы. «Почто нисшел еси во гроб, Свете Незаходимый?…» Плакальщицы, Чюрленис, мироносицы. И солнце воскресающее и встающее не с востока, а с запада, закат наоборот, древнейший, заветнейший символ. Умирающий король Артур был взят в Аваллон, на острова Бессмертных, лежащие на Западе, за океаном, и он возвратится обратно, придет с запада вновь править  Британией, как Король Былого и Грядущего. Слабый отголосок Пасхи… Закат наоборот, «обращение» музыкального аккорда. Обращение заката. И в каждом закате обещание инверсии, взгляд солнца глаза в глаза, взгляд Высшего глаза в глаза человеку (в чем тайный смысл иероглифа «золото»).

* * *

В том мистика, метафизика и просто смысл закатов, что они – хотя и не всегда, не механически, – предоставляют себя в качестве подмостков для явления в мир Высшего Смысла. Встречи Бога с местом и временем всегда особенны, а именно: не просто подразумевают наблюдателя, а ради него как раз и совершаются. (Если бывают другие разновидности таких встреч, мы об этом никогда не узнаем. За Богом без Его ведома подсматривать невозможно). Только эти точки встреч и интересны, поскольку они озаряют место и время одновременно новым и вечно одним и тем же светом, и из этих встреч расходится веер новых путей. А встречи места и времени с самими собой или с людьми наблюдать скучно. Тут ничего нового не произойдет.
Если же в такой смыслообразующей точке окажется поэт, – событие можно считать совершившимся: из сотен десантных закатов один выполнил свою миссию и – преломившись через призму поэтова ответа – будет жить дальше, даже если поэт истолкует то, что ему явилось, в сугубо личном, узком смысле. (В скобках: хорош же будет мир, когда окончательно потеряет интерес к поэтам! Гроша ломаного за судьбу такого мира жалко будет на кон поставить. Великан в непроницаемой пластмассовой броне, – от нее отскочит любая весть, любой совет, сообщение, оклик. Уверенно протопает он на закат и, не замедляя шага, как слепая Годзилла, бодро погрузится в волны океана).
Вот, для иллюстрации, раннее (однако же не про утро!) стихотворение Елизаветы Кузминой-Караваевой:

Смотрю на высокие стекла,
А постучаться нельзя.
Как ты замерла и поблекла,
Земная стезя.

Над западом черные краны
И дока чуть видная пасть;
Покрыла незримые страны
Крестом вознесенная снасть.

На улицах бегают дети,
И город сегодня шумлив,
И близок в алеющем свете
Балтийского моря залив.

Не жду ничего я сегодня:
Я только проверить иду,
Как вестница слова Господня,
Свершаемых дней череду.

Я знаю – живущий к закату
Не слышит священную весть,
И рано мне тихому брату
Призывное слово прочесть.

Смотрю на горящее небо,
Разлившее свет между рам;
Какая священная треба
Так скоро исполнится там.

1916

Стихотворение обращено к Блоку, это известно, но, если не знать этой конкретной биографической подробности, – оно приобретает другой смысл. Кто такой этот «живущий к закату»? Блок. Но в ином контексте – любой житель Петербурга. Почему «живущий к закату» не слышит «священную весть»? Это – противоречие: вот он, закат, он возглашает священную весть, но те, кто, казалось бы, живут прямо у порога этой вести – «к закату» – не слышат ее: занятые восхвалением грядущего утра, они в лучшем случае используют закат в качестве декорации на оперных подмостках. Кузмина-Караваева настроена слышать весть – и чувствует свое одиночество. Блок – только частный случай общей глухоты. Все заняты – кто слушает «музыку революции», кто и вовсе неизвестно что – из собственных наушников. И рано читать им «призывное слово». Удивительное смирение поэта! Невероятно трудно, достоверно расслышав «призывное слово», удержаться  и не зачитать его как можно скорее слабому на уши «тихому брату»! (Заметьте все же, что глух в стихотворении – не кто-нибудь, а Блок. Каково смирение поэта – такова и спесь его: нужна дерзость, чтобы указать гениально чуткому Блоку, что и он чего-то не слышит). Все равно что угасание огненного столпа у Гнедича, – только здесь поэт гасит «столп» своими же руками, поскольку избранный народ смотрит в другую сторону… Этот мотив предоставления свободы чужой глухоте возносит стихотворение высоко над его конкретным смыслом. «Между рам» скоро исполнится «священная треба», – для кого? Никто не хочет внимать, или никто не может. Но и не пришло еще время призывать. Точная, пронзительная характеристика эпохи, но и – прощающая. Трагедия: «живущие к закату» отвернулись – и не принимают той самой вести, ради которой они именно и живут здесь. И столп угас.

……………………………..

* * *
Следует ли полагать, что на закате Петербурга сочинители станут писать Книги и Поэмы Закатов, а восходы окажутся в небрежении? Тогда сбудется то, о чем я говорю, и город будет затоплен закатом, – вместо того, чтобы в него впасть.